Избранное [компиляция] - Леонид Николаевич Андреев

в своих воспоминаниях воспроизвел разговор с Андреевым, предшествовавший появлению «Иуды». «…Он сказал:

— Я хочу писать об Иуде, — еще в России я прочитал стихотворение о нем — не помню чье [76], — очень умное. Что ты думаешь об Иуде?

У меня в то время лежал чей-то перевод тетралогии Юлиуса Векселя „Иуда и Христос“ [77], перевод рассказа Тора Гедберга [78] и поэма Голованова [79], — я предложил ему прочитать эти вещи.

— Не хочу, у меня есть своя идея, а это меня может запутать. Расскажи мне лучше — что они писали? Нет, не надо, не рассказывай.

Как всегда в моменты творческого возбуждения, он вскочил на ноги, — ему необходимо было двигаться.

— Идем!

Дорогой он рассказал содержание „Иуды“, а через три дня принес рукопись. Этим рассказом он начал один из наиболее плодотворных периодов своего творчества» (Горький М. Полн. собр. соч., с. 348–349).

«…В первой редакции рассказа „Иуда“, — добавляет затем Горький, — у него оказалось несколько ошибок, которые указывали, что он не позаботился прочитать даже Евангелие» (Горький М. Полн. собр. соч., с. 350). 30 января (12 февраля) 1907 г. М. Горький сообщил Е. Пешковой: «Леонид написал рассказ „Иуда Искариот и другие“ — два дня мы с ним говорили по этому поводу, чуть не до сумасшествия, теперь он переписывает снова. Вещь, которая будет понята немногими и сделает сильным шум» (Архив А. М. Горького, т IX. М., Гослитиздат, 1966, с. 23). «Горький одобряет,— писал Андреев Вересаеву по окончании работы,— но я сам недоволен» (Вересаев, с. 398).

Горький оказался прав. Тема предательства, ставшая особенно актуальной после разоблачения Азефа в 1908 г., равно как и сам библейский материал, весьма произвольно и смело использованный автором «Иуды», привлекли к новому произведению Андреева всеобщее внимание. Появилось много благожелательных критических отзывов. «Это произведение, — писал, например, Е. Ляцкий, — новое доказательство того, как растет и крепнет талант Леонида Андреева, с какой могучей силой освобождается он от прежней склонности к эксцессам и ищет новых путей к познанию человеческой души и красот родного слова» (Современный мир, 1907, № 7–8, отд. II, с. 60–61). Всегда строгий Львов-Рогачевский был в восторге от повести: «„Иуда Искариот и другие“ — выдающееся произведение нашего времени, оно займет видное место в мировой литературе, а новый образ Иуды предателя станет перед людьми, перед „другими“ наряду с Юлианом Отступником Г. Ибсена, сверхчеловеком Ницше, Великим Инквизитором Достоевского… Это наше время диктовало Леониду Андрееву его произведение, а не легенда минувших тысячелетий» (Образование, 1907, № 6, отд. III, с. 67). Даже А  В. Луначарский в своей статье об «их литературе» назвал эту повесть «литературным шедевром». «Тезис Андреева, — по его мнению, — может быть сформулирован так: Вы говорите Христос, Христос. Да вы посмотрите, какую, с вашего позволения, сволочь он хотел искупить?» Возражение у критика вызвало только желание Андреева сделать «из пассивности 11 учеников Христовых вывод о низости рода человеческого вообще» (Литературный распад, с. 156–157).

Были, конечно, высказаны и прямо противоположные суждения. «Образ Иуды начерчен Андреевым в высшей степени ‹…› кокетливо, претенциозно, с целой грудой антихудожественных перерисовок ‹…› и специфически андреевских изощрений. ‹…› Трупный запах здесь подле чаяния чуда Воскресения», — писал, например, Волжский (А. С. Глинка) (Живая жизнь, 1907, № 1, с. 26–27).

Не понравился «Иуда» и Л. Толстому: «Ужасно гадко, фальшь и отсутствие признака таланта. Главное зачем?» (Толстовский ежегодник, 1912, с. 141).

Многие, как и предполагал Горький, прямо выразили свое недоумение и растерянность. Антон Крайний (3. Н. Гиппиус) как всегда свысока и без обиняков заявил: «Что же хотел сказать Андреев своим „Иудой“, — я так и не понял. ‹…› Убедить нас, сделав Иуду благороднее других учеников, что современные евреи из Вильны благороднее древних евреев? Как хотите, иного смысла для рассказа не подберу» (Весы, 1907, № 7, с. 59). Литературный обозреватель «Русского богатства» Редько писал: «Положение читателя „Иуды“ далеко не простое. ‹…› Перед вами все время не разгадка, а полуразгадка. Вы находите фразы, слова, настроения и факты поведения Иуды, из которых должно сложиться ваше собственное объяснение, но стройной связи этих слов и фактов, создающей из них искомое целое, вы не находите. Почувствовать эту связь — по тому, что дано в рассказе, — задача вашего собственного отношения к „Иуде“» (Русское богатство, 1908, № 6, отд. II, с. 10).

Толкованию повести было посвящено много страниц; например, ее евангельскую критику, с изложением теодицеи предательства и истинного значения Голгофы, содержит книга священника, магистра богословия А. Бургова «Повесть Л. Андреева „Иуда Искариот и другие“ (Психология и история предательства Иуды)» (Харьков, 1911). С. Аскольдов в статье «Иуда и „другие“ в понимании Леонида Андреева» констатировал: «Религиозное учение Христа отсутствует в том изображении учеников, которое дал Андреев ‹…› Если оценить всю концепцию Андреева в целом, не остается никакого сомнения, что Андреев совершенно отверг „Евангелие“, как свидетельство о Христе и Иуде или во всяком случае его сильно исказил» (Век, 1907, 17 июня, № 23). Свою статью о повести Андреева В. В. Розанов озаглавил «Русский „реалист“ об евангельских событиях и лицах» (Новое время, 1907, 19 июля, № 11260). А. Ум-ский (А. А. Дробыш-Дробышевский) в рецензии на «Иуду Искариота» назвал Андреева художником запутанных настроений человеческой души и отметил влияние на Андреева Г. Флобера (Нижегородский листок, 1907, 28 апреля, № 100). В критике проводились параллели между повестью Андреева и произведениями других авторов об Иуде. Так, Литературный старовер (А. А. Коринфский), нападая на Андреева за реабилитацию Иуды, вспоминал «Последнюю ночь Иуды» Г. Гауптмана (Голос правды, 1907, 21 июня, № 531). Н. Державин, особо остановясь на вопросе о мотивах предательства Иудой Христа, сравнивал повесть Андреева с драмой немецкого писателя Поля Гейзе «Мария из Магдалы», в 1907 г. вышедшей в русском переводе, и отмечал, что у Андреева подход к поступку Иуды философский, а у Поля Гейзе — политический (Тифлисский листок, 1908, 13 февраля, № 37). Л. Троцкий посвятил «Иуде Искариоту» статью «Трагедия Иуды Искариотского в двух интерпретациях: Л. Андреева и Н. Голованова». Признав, что «Иуда» у Андреева «написан блестящим языком, каким и сам Андреев не всегда пишет», и что повесть его производит «безусловное впечатление», Л. Троцкий отмечал, что автор повести изобрел «особую реально-мистическую психологию. ‹…› Под влиянием некоторых художественных изображений Дьявола и Мефистофеля г. Андреев придал Иуде такую плоть, которая может ужаснуть своею искусственною реальностью» (Север, 1907, № 22, 23). С глубоким анализом андреевского произведения вновь выступил Волошин. Он указал, что трактовка предательства в «Иуде» вовсе не оригинальна; она вполне соответствует некоторым еретическим учениям первых веков христианства, в которых Иуда рассматривался как самый посвященный из учеников, принявший на себя бремя заклания — предательство. Этому апостолу Христос передает свою силу — кусок хлеба, омоченный в соль — причастие Иудино. А дальнейшее переосмысление образа Иуды призвано дополнить эту жертву вечным клеймом предателя. В таком понимании Иуде соответствует герой индийской мифологии — ученик Кришны царевич Арджуна.